Источник: https://ast.ru/news/prochti-pervym-noyabr/
Другие посты от ast.ru

«Ноябрь» — это новый сборник прозы главного подводника рунета Эдуарда Овечкина. Проза Эдуарда Овечкина, одного из немногих успешных писателей‑маринистов постсоветского пространства, обязательна к прочтению всем, в ком жив интерес к русской литературе. Она про нас сегодняшних, флотских и штатских, способных, как доказывает Овечкин, жить «дружным экипажем». Она сделана мастерски, читается влёт, с неудержимым смехом и слезами сердца. Она насквозь позитивна, что по нынешним временам тоже редкость. И, наконец, от книги к книге она становится лучше. Специально для читателей нашего сайта мы представляем эксклюзивный отрывок из повести «Ноябрь», давшей название всему сборнику. Эксклюзивный отрывок из новой повести «Ноябрь» Эдуарда Овечкина. Овечкин Эдуард Анатольевич Акулы из стали. Ноябрь Овечкин Эдуард Анатольевич Однажды Толик вышел из прочного корпуса родной подводной лодки прямо в середину ноября. И кабы не метель, то, возможно, и не заметил бы этого, а так — метель и снежная крупа больно царапают руки. «Надо бы одеть перчатки!» — подумал Толик, тут же поправил себя, что правильно говорить «надеть», а не «одеть», и полез в сумку. Первое, что его удивило, это то, что его рука (а впоследствии оказалось, что и весь он) была одета в шинель. Второе — в его сумке оказались перчатки. Третье — на голову была плотно натянута шапка. И наконец четвертое — вокруг была зима. — Подожжите! — вслух удивился Толик. — Так вчера же день вэмээф был! — Точно! — подтвердил кто‑то рядом. — А позавчера Олимпиада в Москве закончилась. — Но это так и работает, коллеги, — поддержал кто‑то второй, — есть только миг, как сказал поэт, между. — Между чего? — уточнил первый. — Между всего! — Эх, я бы сейчас между булок бы... да‑а‑а... Они о чем‑то говорили и дальше, но Толик их уже не слышал — про шинель, шапку и перчатки в сумке можно было бы еще подумать, будто это какой‑то особенно хитрый розыгрыш товарищей. Но про то, что вокруг... Нет, ну невозможно разыграть зиму, кто бы вам ни утверждал обратное. В прочном корпусе может быть и да, но вот снаружи его — точно нет. Потому что, думал Толик, загребая ботинками снег, можно сымитировать почти все на свете: любовь и ненависть, страх и отчаянную смелость, ум, отчасти даже честность, оргазм, например, да чего там — даже я пару раз так делал. Или хоть бы чувство юмора, пусть и ненадолго. Но вот смерть же сымитировать нельзя, только притвориться, а пульс пощупаешь — и все сразу понятно становится. А тут вон оно что: нет пульса‑то совсем. Вот они стылые железные пирсы — к ним не то что язык, к ним прилипает даже взгляд. Вот они лодки, почти белые, хоть на самом деле и черные, но только по расчищенным ракетным палубам, кускам хвостов и верхушкам рубок можно это узнать или вспомнить. Вон сопки, они же зеленые были только что, и вон с той тек ручей! А теперь что, скажите на милость? Тот же унылый белый! Где я был все это время? Что я делал? Нет, ну я могу вспомнить... Вот мы в море выходили недавно, к задаче готовились: документация, матчасть, легководолазная подготовка. Потом ее же сдавали, задачу эту. Вахты я стоял еще точно, но... А в грибы я ходил этой осенью? Ну или... не знаю... жил‑то я все это время как? И зачем, если я даже ничего не запомнил от июля и до ноября? Будто моргнул раз и полгода как и не было. Так же и жизнь, получается, фьють — и нет ее. Вот сколько мне сейчас лет уже? Скоро тридцатник, близко к миделю, а я что? Кто? И, опять же, зачем? — ...идешь с нами, говорю. Алле, ты где? — дергали Толика за рукав. — Я? А, не, не иду — у меня дела еще сегодня. Не могу, домой надо. Зачем ему было надо домой, Толик придумать не успел, но его и не спросили. Ну, надо человеку, значит, надо. Кому какое, в общем‑то, дело до его дел? Перед своей квартирой Толик почувствовал даже какую‑то странную робость: а что там у него вообще? Вот он помнил, что как заходишь, то прямо комната, а чуть левее, после короткого коридора — кухня. А вдруг зайду — и не так, как помню? Но нет, все было именно так: комната довольно просторная — целых четырнадцать с половиной метров, напротив входа в нее — огромное окно во всю почти стену, оно законопачено всегда и намертво, но через него все равно дует. На подоконнике ютится музыкальный центр — его не видно за плотными тяжелыми шторами, но что на него смотреть — лишь бы играл хорошо. Спиной к окну стоит диван. Синий такой, с серым, раскладывается вперед, но Толик его никогда почти и не складывал — просто застилал, и все, кому там ходить по этой комнате, если он со службы пришел, поел и спать, а утром встал и на службу? Разве что иногда, когда гости, или застолье какое у него решали проводить, тогда да — убирал, а так — нет. Именно для этих же застолий были в комнате еще два разномастных кресла, в повседневной жизни Толику абсолютно не нужных и стоявших сбоку от дивана с единственной целью — служить местом, куда Толик складывает все, что может ему понадобиться, пока он лежит на диване: пульты от телевизора, видеомагнитофона и музыкального центра, чашка, иногда тарелка, носки с трусами (само собой) и домашняя одежда. Напротив дивана, в комнатном кармане, стояли густо покрытый лаком шкаф темно‑коричневого цвета с антресолью и стол‑книжка, более молодой, чем шкаф, и поэтому светлый орех и почти без лака, а перед ними и чуть сбоку — журнальный столик, на столешнице которого жил телевизор, а на полке внизу — видеомагнитофон. Какой‑то... ковер, что ли, или как там это называется — во весь пол от стены до стены, но пол все равно холодный. Ковер не бухарский, понятное дело, но тоже синий, как диван. Не то чтобы Толик подбирал его в тон дивану, просто так вышло случайно, он их и покупал‑то у разных людей. А ковра и вовсе не видел, пока не принес домой и не развернул. Ну так, подумал Толик, уютно у меня, а чего? А чего‑то и не хватает, это да. А на кухне у Толика тоже был диван: когда Толик въезжал в квартиру, он стоял у правой стены и был страшненький такой, но ничего еще. Толик пожалел его выбрасывать, хотя из‑за него не закрывалась дверь на кухню и курить поэтому и Толику и всем его друзьям приходилось выходить на площадку. Маленький белый стол, под ним две зеленые табуретки, плита, холодильник, тумба на полу, тумба на стене и раковина — вот кухня и кончилась. Нет, ну а чего — тоже уютненько. Толик немного успокоился, переоделся в домашнее, заварил чаю и сел на кухне — смотреть телевизор не хотелось, а что было еще делать и как вернуть себе жизнь — пока оставалось непонятным. Надо сходить в библиотеку для начала, вот что, думал Толик, у нас тут наверняка же есть библиотека. Книг взять. А то вот что я только хожу, служу и сплю, иногда разбавляя все это водкой... А так хоть на чужие жизни посмотрю, и глядишь, у меня дни десятками в один сливаться перестанут. А сейчас пойду маме позвоню, точно! Я же маме когда писал последний раз? Эх, и отхвачу же сейчас! Толик попробовал отхлебнуть чаю, но тот был еще слишком горячий. Ну и ладно, решил Толик, как раз покрепче и заварится! Размешав чаинки, он накрыл чашку блюдцем и побежал на переговорный — три минуты пути, если по дороге не перекуривать. На почте почти никого и не было — будний день и мерзкая погода играли сегодня за Толика. — Мама! Мама, привет! Как вы там живы‑здоровы? Слушай, ну да, виноват, знаю, закрутился совсем, служба, нет, мама, я не был в автономке, и вообще это секретная информация, просто всякое, знаешь, иногда и сил нет до переговорного дойти, а писать что — нечего писать, у меня каждый день одно и то же, мама. Грустный? Нет, что ты, тебе показалось, все нормально, просто вспомнил, что давно не писал и решил позвонить. Нет, мама, у меня точно ничего не случилось! Давай рассказывай быстро, какие у вас новости? Так. Ага, да, помню его. Ну. Ну. Да, да, да — слышу хорошо! Угу, это хорошо, да. Наконец‑то, слушай, давно пора уже было! Нет, когда отпуск, я не знаю, но точно в следующем году будет! Нет, он точно будет, я приеду, конечно, а куда мне еще? Ну конечно скучаю, ну что ты такое говоришь! Очень рад был тебя услышать! Слушай, ну я опять пообещаю, что напишу, а написать потом забуду, и мне будет стыдно, вот сейчас что — ноябрь? Ну вот, к Новому году точно позвоню, а чего тут осталось‑то? С Леной? Нет, с Леной у нас все хорошо — мы расстались и оба вздохнули с облегчением, нет, не уверен, но так думаю. Позвонить ей? Мама, ну к чему это? Спрашивала? Ну так это из вежливости может... угу... угу... Мама, я понял, все, не начинай, ладно, сейчас же ей и позвоню, раз я все равно здесь. Точнее не бывает! Все, люблю, скучаю, береги здоровье! До связи! И правда, что ли, позвонить Лене? Зачем бы? С Леной расстались они давно и не в первый раз, но в этот уже окончательно, и еще писали зачем‑то друг другу редкие письма ни о чем, будто на всякий случай держали ниточку, чтоб, если что, за нее можно было потянуть, хотя бы для того, чтобы проверить — порвется она или нет, но не тянули, а только удлиняли ее. Ну, раз маме обещал, то ладно: хуже‑то не будет, правильно? — Зинаида Степановна, здравствовать вам сто лет! Как дела у вас? Как здоровье? А Лена дома? Можно ее к телефону? Да кто же это еще может быть, как не Анатолий, ваш недавний чуть не зять, а, Зинаида Степановна? А уж я‑то как рад вас слышать, вы себе даже не представляете! Ага, жду, да. Лена! Горячий привет с холодного Севера! А я сам‑то как удивлен! Не‑е‑е‑ет, никакого повода, так позвонил: как дела у тебя узнать, ну... Какие новости? Прямо замуж? Ну‑у‑у что, дело хорошее, наверняка. Желаю тебе прямо вот всего и побольше! Ну не знаю, чего побольше: детей там, денег, я не силен в стандартных фразах, ты же знаешь. Моя жизнь как? Да нормально — проходит постепенно. Да нет, все нормально, так же даже лучше, чем письмом, тем более, что это и ожидаемо было, после того случая. Да нет, что ты, я ни в чем тебя не виню, ты же знаешь — во всем, что происходит со мной, виноват только я сам. Ну как я теперь буду тебе писать, что скажет муж? Как он переживет письма от такого знойного красавчика, как я? Ну как откуда, что ты, все наши фотографии выбросишь? А... поэтому и узнает, что не все. Ну... окейно, я за дружбу, рад, что и ты тоже. Хорошо, с наступающим! Ну вот тебе и ниточка, Толик: положи свою половинку в карман — пуговицу пришьешь. На пустой улице Толик курил и думал, что странно то, что ему одновременно и грустно и нет: немножко даже и всплакнуть хочется, с одной стороны, а с другой, как зуб вырвали — хоть зуба и жалко, но болеть перестает. Хотя откуда вот оно взялось именно сейчас? Женщины после Лены у Толика были — разные и на разное время, но ни одна из них не задержалась, да и Толик ни одну не держал. Домой идти расхотелось и совсем расхотелось одиночества, а у доктора Саши в окне горел свет. А зайду‑ка, спрошу у старого разведенки — как оно, в разведенках‑то. — Заходите, — закричал Саша в ответ на звонок, — мне некогда к дверям подходить! А занят был Саша тем, что сидел на кухне и смотрел в гудящую микроволновку. — Ужин готовишь? — Не‑а. Носки сушу. Одни остались целые, и те мокрые. Представляешь? — А зачем тебе целые на ночь глядя? — Ну сам как думаешь? Если одинокому мужчине, в самом расцвете сил, на ночь понадобились чистые носки, то для чего? Чем пахнет? Толик понюхал. — Яичницей вроде. — Дурак ты, Толик, и не лечишься! Самкой! Пахнет самкой. Друганы твои посыльного прислали из эсэса: ты же их кинул, и их там получилось двое против четверых половозрелых особей женского пола. Зовут на подмогу, чтоб в компании был хоть один умный и красивый — то есть ваш покорный слуга. Ты тоже, кстати, идешь со мной, раз попался. — Да я как‑то... ну... настроения нет. — А ты что, рояль, чтоб настраивать тебя в кабак идти? Ничего, расстроенным посидишь. — Да я и одет... ну, в домашнее почти. — Джинсы и свитер? А я, по‑твоему, костюм‑тройку сейчас напялю? Сюртук с цилиндром? Все, давай тут не спорь с дядей доктором. А то мы, доктора, знаешь какие мстительные! Дзынькнула микроволновка. — Та‑а‑а‑ак, что тут у нас? Ну ты смотри — почти сухие! Надо же, чудо техники какое, а я все думал, зачем же я ее себе купил?! Ладно, досохнут на ногах, во время знойных танцев! За мной, мой юный друг! В царство похоти, разврата и низменных инстинктов! — А ты чего с ними сразу не пошел? — любопытничал Саша по дороге. — Да не хотелось как‑то общения и всего... вот этого. — А дома тогда чего не остался? — Одному как‑то тоже не хотелось. — Брат, да тебе к доктору надо, нет? — Так ты же доктор. — Ну как доктор. Я — хирург. И не знаю, что это у тебя, но могу попытаться что-нибудь отрезать, чтобы это прошло. — Все тебе только резать бы! — Так я же говорю — профессия такая! В царстве похоти, разврата и низменных инстинктов, на вывеске которого за неимением более подходящего слова в русском языке было написано слово «ресторан» и название «Северное сияние», оказалось пустовато и явно не хватало мужчин. И это выглядело странно: в городе-то мужчин! — Повезло, — резюмировал Саша. — Редкая удача оглянется на нас с тобой, мой младший брат, но вот видишь — оглянулась! Пошли к нашим, там уже женщины подогретые и размятые! — Здравствуйте, дамы! — Саша разгладил пышные усы, которых у него не было. — Ваш вечер спасен: теперь у вас есть я. Ну и еще Толик. Очень приятно. Александр. Врач. Александр. Вообще-то хирург, но мы, морские врачи, знаете, довольно широкого профиля личности! Александр. Да, конечно, косметология — это мой конек! Александр. Ну и вам привет, военные! Вы чего сидите оба как в гостях — штрафные нам с Толиком наливайте, а то как мы вас догонять будем? А вот и правильно, что пошел, подумал Толик. Здесь так все... театрально, что ли, не по-настоящему, что вполне можно быть одному, но не в одиночестве. Машинально выпил и присел на свободный стул. Так себе развлечение, но если жизнь состоит в основном из железа и службы, то любое, что не железо и служба, — уже развлечение. — А вас как зовут, я не расслышала? — наклонилась к нему одна из девушек. — Толик, а вас? — спросил больше для приличия. — А я — Катя. — Очень приятно. Помолчали. Толик о своей жизни, Катя неизвестно о чем. Были бы вдвоем — стало бы неловко. А так, в компании, молчание их не угнетало: в общем гомоне его было почти не слышно. Так называемое веселье проходило как всегда и не то чтобы очень весело: все что‑то выпивали, закусывая салатами, состоявшими в основном из майонеза и каких‑то еще ингредиентов, но майонез был таким кислым и его было так много, что определить остальной состав можно было только по буквам в меню. О чем‑то говорили, плясали и к концу даже начали петь. Делали вид, что веселятся, и рассказывали друг другу истории, рассказанные уже по сто раз, но рассказывали‑то их для дам, только делали вид, что друг для друга. Толик в основном молчал, иногда отвечал, и когда невпопад, то все над ним смеялись и Толик смеялся и сам. Катя что‑то ему рассказывала отдельно от общей беседы, о чем‑то спрашивала и сама звала его танцевать. Нормально, братан, шептал ему доктор, все в твоих руках, смотри, даже ты кому‑то нравишься. А как твои носки, спрашивал в ответ Толик, досохли? Без понятия, хочешь проверить? Да ну тебя. Да ну тебя туда же. Расходились уже за полночь. Проводишь, спросила Катя, ну а как же, вдруг белый медведь, конечно же провожу. А пошли ко мне зайдем, сказал доктор, у меня в холодильнике есть арбуз. А откуда у тебя в ноябре арбуз, а надо было на доктора учиться, знал бы тогда. Пока дамы прихорашивались у зеркала в гардеробе, что в шубах, дубленках, шапках и шарфах выглядело не то мило, не то глупо, не то одновременно и мило и глупо, доктор спросил: ну как у тебя, братан, клеится что? А что клеится, не понял Толик, который вот именно в данный момент вспомнил о чае, который ждал его дома, и жалел, что чай уже остыл и греть его будет невкусно и холодным пить его тоже невкусно, а заново заваривать неохота. Ну как что, именно то, ради чего все это и проводится в данных местах, — соитие. Да я об этом как‑то и не думал даже, искренне удивился Толик, я же так, за компанию пришел, чтоб не страдать от тщетности бытия, при чем тут соитие? А что тут при чем? Ну, я не знаю, книги, может, вспомнил Толик про библиотеку. Да, братан, тебе бы и правда доктору показаться, но не суть, слушай, моя‑то чо‑то похоже не особо настроена, если что, я твою попробую — ты не против? Попробуешь? Ну склонить к соитию! Не‑е‑ет, кольнула Толика ревность, я против — это же моя! Так ты ведь сам только что сказал, что тебе в библиотеку! Ну не сейчас же, и вообще — это как‑то немного нетактично по отношению к дамам, Александр, ну так джентльмены не поступают! То есть нет? Однозначно нет! А еще отчего‑то стало жалко Катю. Может и показалось, но Толик подумал, что она не такая, просто пришла с подругами за компанию, хотя вслух этого не сказал. И он заметил, что у нее красивая длинная шея и густые волосы, собранные в прическу на затылке, а если их распустить, то они станут длинными и их наверняка будет приятно гладить. — Давай не пойдем на арбуз, — незаметно шепнул он ей. — Давай, — нисколько и не удивилась Катя, будто только этого и ждала. Шли по протоптанной на тротуаре тропинке редко рядышком, а в основном друг за другом — тропинка все время худела и петляла. — Не люблю ноябрь, — оборачивалась к Толику Катя, чтоб ему было лучше слышно. — Самый нелепый месяц. Что здесь, что на родине моей. — Почему? — Ну, потому что все в нем не так, все неправильно. — Тоска? — Да тоска‑то ладно бы. Пустота. Тут уже снег и холод, хотя осень же еще... И замечал, только началась зима недавно, а кажется, что она всегда была, есть и будет... — ...Есть. — Что? — Да так — шучу. — Ну да, а что еще остается? А там, где снега нет, все голое сейчас и серое, я же помню: и небо, и земля, и люди, и морось с неба — и та серая. И серость эта такая, основательная, как хозяйка, по‑свойски устраивается, и будто все вокруг ее. Даже звуки не те становятся, а тоже пустые, глухие и серые. Замечал? — Не помню уже. Тут‑то такого не бывает почти: зеленое‑красное и сразу белое. Только жизнь тоскливая, это да, есть такое. Толик закурил. В ресторане еще держался, а сейчас на воздухе повело — немного перебрал. — Но в жизни тоскливой не мы ли сами и виноваты? Как думаете, Анатолий? — Так да, а кто же еще? Все у нас состоит из условностей каких‑то и обязательств. А на круг выходит, что ты обязан почти всем, а вот тебе — мало кто. И то редко. — А это глубокая мысль, Анатолий! — Могу, да. — А почему мы к доктору вашему не пошли, скажешь? — А он на тебя глаз положил. — А ты? — А что я? — Положил на меня глаз? — Честно? — Желательно бы. Цикл «Акулы из стали» Все книги по порядку Перейти  01.03.2017 г. Книги 10 цитат из книги Эдуарда Овечкина «Акулы из стали. Туман» Здесь есть место и суровым эмоциям, и армейскому юмору, и крепкому слову, и скупой мужской слезе. 14.04.2020 г. Эдуард Овечкин читает рассказы из цикла «Акулы из стали» Немного будней подводника от главного мариниста Рунета. 24.04.2017 г. Авторы «Все описанные случаи – реальны!» - Интервью с автором «Акул из стали» Интервью с Эдуардом Овечкиным.

Корзина

Вернуться к началу