Источник: https://ast.ru/news/30-glav-ast-intervyu-s-andreem-astvatsaturovym/
Другие посты от ast.ru
«30 глав АСТ» продолжаются. Напомню, что так называется серия встреч с писателями и знаковыми авторами издательства, приуроченная к 30-летию АСТ. Сегодня у нас в гостях писатель, филолог, доцент СПбГУ, пожалуй, самый известный лектор по английской и американской литературе и в то же время директор Музея Набокова Андрей Аствацатуров. — Андрей, здравствуйте! — Здравствуйте. — Надеюсь, что ничего не забыл. — Да, ничего, наверное. 30 глав АСТ Цикл: Беседы с писателями Перейти — Давайте начнем с разговора о вас, как о писателе. У нас есть ваша новая книжка, которую вы представили некоторое время назад. Книга, как я понимаю, является продолжением, потому что тот же герой...— Да, у меня всегда один и тот же герой, и, что характерно, зовут его так же, как и меня, но это такая альтернативная биография.— То есть это не автобиография? Или все-таки какие-то реальные моменты из жизни в ней есть?— Ну, конечно, есть. Но, даже если мы пишем полностью документальную историю своей жизни, мы все равно ее облекаем в слова, у нас все равно есть какое-то художественное решение, и это уже какая-то ложь, потому что мы отбираем материалы и не все включаем в текст. В любом случае — это такая псевдоавтобиография, альтернативная биография: что могло бы быть, что было или было как-то так, но не совсем так или иначе. Вот там у меня встреча с героиней, но она не в Лондоне происходила, а в Америке, а я действие перенес в Лондон, например. Видеоверсия интервью. Наш гость Андрей Аствацатуров. Аствацатуров Андрей Алексеевич — Но это уже детали...Вы не устали от одного героя? Уже четвертая книга, если я правильно посчитал.— Да, правда, я устал, он мне немножко поднадоел. Обычно он такой неудачник, но в этом романе он не неудачник. Он довольно карьерно успешный человек, но, конечно, со своими какими-то неврозами и проблемами. Таким уж неудачником назвать его нельзя. Мне кажется, что мне его нужно менять. Вот в следующем романе он немного неприятный карьерист. В первой части романа «Люди в голом» он действительно был неуклюжий и нелепый мальчик. Во второй части он уже не очень симпатичный человек. Хочется, чтобы неудачник был симпатичным человеком. Но эта книга —продолжение одной из линий романа «Осень в карманах». Там есть такая любовная линия, у меня вдруг в третьем романе появляется любовная линия. Мне как-то Быков сделал замечание по первому роману — почему нет девушки, почему нет секса. Вот во втором романе я написал, что нет секса и быть не может. В третьем романе у меня пропущены все сексуальные сцены, но понятно, что там было. А в этом романе они уже присутствуют, хотя критики меня ругали за их некоторое изобилие. Мне кажется, что их там совсем-совсем немного и они очень пуританские, чопорно, нейтрально описанные. Но это действительно продолжение. В том романе он встречает некую девушку, эстрадную певицу в Париже. А здесь их история продолжается в Лондоне, куда она его вызывает. Он не понимает, зачем ему туда ехать, и, когда она предлагает ему остаться там навсегда, он зачем-то едет обратно в Россию. Зачем? Это большой вопрос, ведь его там ничего не ждет. Работы нет, начинаются какие-то мытарства, и вот он устраивается наконец в некий институт. И с этого начинается такой университетский роман. Это такая внешняя канва этого текста.— Вы сказали, что герой меняется, почему? Это время меняет людей? В данном случае от невротика до карьериста. Или это вы сами меняетесь со временем?— Во-первых, тут очень важно понять: нас так научили, что человек — это одна цельная личность. На самом деле в нас сосуществуют множество личностей и множество одновременных биографий. Например, вот у нас складывается определенное отношение с карьерой — тут мы одни. У нас есть девушки или жены — с ними у нас складывается другая история. Есть, наконец, отношения с родителями. Какими-то еще вещами. И это множество биографий — это не одна биография, как нам только кажется для легкости. Поэтому можно написать много книг, избрать какую-то одну биографию своего персонажа. Просто в нас сосуществует множество историй. Некоторые развиваются линейно, некоторые замирают, провисают, оседают, а потом начинают разгоняться — они не синхронны. Но, в общем, это похоже на цельную личность. Если все эти истории объединить, то в совокупности получится какая-то сборка. Поэтому я в каждом романе стараюсь найти определенную линию и ее развить.— Я вспомнил Билли Миллигана, когда вы сказали о разных составляющих в человеке. Только там, конечно, другая история, но тем не менее. Я нашел на портале «Горький» статью о вас, и там вас называют Вуди Алленом с филфака. Как вам такое сравнение?— А, да. Это такой бренд. Первые мои издатели придумали и назвали меня русский Вуди Аллен — нелепый, в очках, такой невротичный. Я посмотрел все фильмы Вуди Аллена и даже не один раз, но, если вы меня спросите, я, может, только у пары фильмов сюжет перескажу. — А какой любимый фильм у Вуди Аллена, раз вы все пересмотрели?— Мне нравится «Бродвей», «Манхеттен», «Вики, Кристина, Барселона», «Пурпурная роза Каира». Он разный, конечно. Нет, он иногда повторяется, и видно, что один человек снимал, но на разных жизненных этапах. Вуди Аллен, наверное, оказал на меня какое-то косвенное влияние. Не кормите и не трогайте пеликанов Аствацатуров Андрей Алексеевич Люди в голом Аствацатуров Андрей Алексеевич — В чем вы не повторяетесь, так это в пеликанах. Насколько я знаю, раньше пеликанов не было, а здесь они постоянно встречаются.— Да, этот образ пеликана... У меня есть эпизод, где герой потребляет то, что нашим законодательством не разрешено употреблять. Но поскольку он это делает в стране, где это все возможно, то, мне кажется, ничего страшного здесь нет. И тут такая важная идея, что, с одной стороны, пеликан — средневековая эмблема, знак Христа, знак отречения. И роман, несмотря на то что смешной, он такой религиозно-протестантский. Там есть несколько очень важных христианских персонажей, которые несут в себе отрекающуюся силу. С другой стороны, пеликан — это такая гротескная непонятная птица. Вот дятел и голубь — понятные, а пеликан — совершеннейший гротеск, поэтому он как бы изолирован. Томас Гоббс говорил: «Человек человеку волк», кто-то говорил: «Человек человеку бревно», Сэлинджер говорил: «Мы все друг другу монахи», я бы сказал, мы все друг другу пеликаны, то есть не похожи друг на друга. Не надо пытаться людей форматировать. В этом романе такая очень важная идея детерминирования — герой себе не принадлежит. Костя Мильчин сказал о моем романе, что ему не понравилось, что героя как бы нет: он есть, но его нет. И это правда. Это такое предопределение. Ему сказали «Поезжай в Лондон», он спросил «Зачем?», ему ответили «Не важно, садись — поезжай». Ему сказали «Пошел вон» — он уходит. Дальше ему сказали «Давай жениться» — он женится. Ему сказали «Вот иди туда ночуй» — он идет. Дальше его просят отвезти геморроидальные свечи, в которых на самом деле наркотики лежат, — он везет эти свечи через таможню. Позже выясняется, что он действительно взял геморроидальные свечи, а не наркотики. Он такой нелепый, что даже наркотики не может перевезти. Его поймали на таможне — я это все подробно описал в книге, ведь меня проконсультировал майор ФСБ. Я долго искал эксперта по вопросу задержания человека, который провозит что-то незаконное. И мы беседовали около трех часов. Какие-то вещи для него очевидны, и он говорит: «Производим задержание согласно сигналу»... А я его спрашиваю: «А откуда сигнал поступает, как провозят, откуда провозят, каким образом?» Потом он вносил поправки в мою мизансцену. И я, согласно его поправкам, сделал все документально точно. А герой, он такой непостижимый немножко, он становится частью городского пространства. Это такая идея старая, кальвинистская — предопределения. В этом романе проводится антигуманная идея, что человек лишен свободы воли. 09.11.2020 г. Книги 30 лет — 30 книг со скидкой 30% А на самом деле больше! — А что значит «свобода воли»? Я понимаю свободу выбора, что человек не может выбирать...— Ну и свободы выбора тоже, это то же самое. Вы не можете выбирать между добром и злом. Все заранее было предопределено, еще до возникновения Вселенной, как утверждал Кальвин. Плохой человек не совершает хороших поступков, потому что он плохой. Хороший человек не совершает плохих, потому что он хороший.— Но это же спорно.— Я не говорю, что это правда. Нет свободы выбора, в этом то все и дело. С моей точки зрения, либо человек с Богом, либо человек не с Богом. Состояния между Богом и Дьяволом не существует. Мой герой явно не с Богом, ему там является Дьявол. Это такой Кирюша — он как бы Дьявол: он такой странный, бритый наголо, у него круглые незакрывающиеся глаза, как тьма над Иствудом, есть такой рассказ у Лавкрафта. И вот он подсовывает герою наркотики, из-за чего у того начинаются галлюцинации. Приходит этот Кирюша и начинает с ним разговаривать на какие-то странные, непонятные темы. Этот странный разговор, мне он понятен, как автору, но читателю не все понятно, ему кажется, что это все бред какой-то. Но, конечно, это не бред, а очень конкретный четкий разговор. Вся эта идея, что сложно представить замысел, в который мы вовлечены. Такая религиозная идея, как нам представить мир до людей, ведь он же когда-то существовал или когда-то будет существовать.— Когда динозавры были? Или вообще до динозавров, до всего?— Да, может, и до динозавров, когда трансформеры прилетели. Смотрели этот фильм? Они ж там до людей прилетают. Такое вообще американская литература любит: показать девственную природу, природу, которая как будто проклятая, или где можно Бога увидеть. Когда я описываю городской ландшафт, всегда показываю его историю. В этой современности города заключен колоссальный исторический процесс. Я рассказываю об английском аэропорте Хитроу, но когда-то на этом месте была стоянка первобытных людей. И вот я вижу какой-то полумрак, первобытных людей, которые копошатся, как в паутине, в своих вещах. Это очень городской роман, там Лондон описан, и Петербург, конечно, как и в предыдущих книгах. Там есть эпизод, где герой садится в маршрутку и едет по Петроградке, мимо Петропавловки и доезжает до Садовой, и на этом роман заканчивается. Хаос и симметрия. От Уайльда до наших дней Аствацатуров Андрей Алексеевич Осень в карманах Аствацатуров Андрей Алексеевич — Вы рассказали о майоре ФСБ, что интересно. А в плане редактуры, когда вы приносите рукопись, вас же тоже просят вносить какие-то правки. Просили ли вас когда-нибудь что-то существенно поменять? Концовку, например, или героя. И готовы ли вы существенно что-то менять?— Это было с первым моим издателем. Они мне поменяли проект первого и второго романа.— А что значит поменяли проект?— Ну он иначе был устроен, иначе организован. Я его переделал, переставил все местами. Первый роман немножко фрагментарный, второй тоже, а вот в третий роман Елена Шубина не вмешивалась совсем. В последнем романе меня попросили убрать «силиконовую женщину». На самом деле это вполне живая женщина, просто у меня есть такая знакомая — она выглядит какой-то не очень реальной, она искусственная, пластиковая, но она очень волевая. Она грубо разговаривает, заставляет героя сексом с собой заниматься, когда она захочет. Тут есть такие отсылки к женщинам Захара Прилепина, у него очень мощные фемины во всех романах. С другой стороны, это цитата из песни Михаила Елизарова. У меня роман посвящен Михаилу Елизарову и Герману Садулаеву. Михаил Елизаров сейчас выпустил новый роман...— «Земля», который «НацБест» получил...— Да, а я проиграл, но мне не стыдно проиграть Елизарову. Я в финале был — и рад. Михаил Елизаров — мой ближайший друг. Роман посвящен ему, и мне было важно, что роман ему очень понравился. Это было неожиданно — Елизаров довольно прохладно относился к моим текстам. А тут он мне позвонил, чтобы сказать, что получился хороший роман. Текст отчасти полемично заострен против Германа Садулаева и Михаила Елизарова. У меня Елизаров появляется в романе «Осень в карманах», и он произносит фразу из своей песни. Но она неприличная, я не буду ее воспроизводить. Елизаров в книге такой, как он сам описал себя в рассказе «Рафаэль»: злые берцы, грива волос, собранная в узел, милитари. И в этом романе тоже были цитаты из некоторых песен Елизарова. 04.08.2020 г. Книги Михаил Елизаров стал лауреатом «Национального бестселлера» Его роман «Земля» — это масштабное осмысление смерти и борьбы сознания за вечную жизнь. — Интересно, вы дружите с Елизаровым, но вы не обсуждаете ваши тексты, а познакомились вы из-за литературы.— У них герои эпические — у меня нет. Но у меня собственный мир, но в этом мире много отсылок к их текстам. И Герман Садулаев тут появляется собственной персоной. Ему звонит Захар Прилепин, зовет в Липки и говорит, что будет Роман Сенчин, Ильдар Абузяров, Снегирев обещал приехать, Алиса Ганиева подъедет. Вот такое хитрое перечисление. А обо мне Герман Садулаев очень много написал в романе «Иван Ауслендер». Там второй главный герой, антагонист, — это я. У Германа уже подготовлен новый роман, и там очень много критики в мой адрес, но это трезвая серьезная полемика — мы дружим, и это не мешает нам не соглашаться друг с другом. Мой интерес к Елизарову был вызван колоссальным интересом к его книгам. Я прочитал «Библиотекаря», потом прочитал «Кубики», потом купил все остальное. И мне тогда был интересен человек, который стоит за этими книгами. Миша довольно мало кого к себе подпускает, у него практически нет друзей, как и у меня, он всех держит на дистанции. И вот как-то летом мы шли на улице, и я сказал кому-то: «Елизаров — мой приятель». Михаил мне сказал: «Я твой друг, а не приятель» — и тут я понял, что мы друзья, и я имею право называть его своим другом. Но у нас очень интересная дружба: мы никогда не позволяем фамильярных шуток в отношении друг друга. Если Миша спрашивает, что я думаю об его творчестве, я говорю. Если я хочу узнать, что он думает о моем, я его сам спрашиваю.— А насколько вообще типична дружба между писателями? Есть истории соперничества, об этом даже пишут книги. Кто-то соперничает за славу, за тираж, за книги. Ваш случай, он единичный?— Соперничество возникает. У меня, конечно, еще есть друзья, и практически все они — писатели, за редким исключением.— То есть писатели все-таки дружат между собой?— Да, Александр Снегирев — тоже мой друг, Герман Садулаев, Валерий Айрапетян, чуть меньше мы общаемся с Абузяровым. Вот это круг моих друзей. Наша компания, она очень едина. Несмотря на разницу в политических взглядах, мы поддерживаем друг друга, потому что на этом все зиждется. Если я вижу какого-то молодого талантливого человека, я помогаю. — Тем более же у вас есть литературная мастерская.— Сейчас мы временно приостановили этот проект, который существует уже 7 лет. Мы открыли программу магистратуры в СПбГУ, я ее возглавляю. У нас всего 6 человек поступило на эту программу. Для магистратуры это нормально, но мы будем расширяться со временем. Cейчас у нас есть такой проект «Чтения со смыслом», созданный совместно с Ирадой Берг — писательницей и общественным деятелем. Ирада придумала этот проект. У нее в нескольких издательствах выходили рассказы и детская просветительская литература. Она очень яркий и красивый человек. И мы придумали такой большой сборник «Кто я?», где, как Ирада это называет, будут лидеры мнений. Рассказы написали я, Герман Садулаев, Михаил Борисович Пиотровский (директор «Эрмитажа»). Но основная часть — подборка рассказов молодых авторов. И в этой подборке есть три моих ученика.— Я с удивлением узнал, что вы стали директором Музея Набокова. Почему с удивлением? Вы у меня ассоциируетесь, помимо книг, с Arzamaz, с лекциями по американской литературе, с Фолкнером и так далее. А тут — Набоков. Вы огорчились, обрадовались? Какие чувства вы испытали, когда вам предложили?— Я не обрадовался, но я принял решение достаточно быстро ввиду некоторых обстоятельств. Это было предложение от ректора СПбГУ. Вокруг музея сложилась такая кризисно-скандальная ситуация, в которой я изначально был на стороне университета. И сейчас я со всей ответственностью заявляю, что мы были правы.— А чисто с человеческой точки зрения, почему вы согласились?— Я встретился с коллективом — все люди очень интересные. Я познакомился с директором музейного управления Елизаветой Топаковой-Боярской. Она очень яркий и сильный музейщик. Она в свое время создала Музей монетного двора с нуля. Когда она стала директором управления, то потребовала работы от бывших подчиненных, с которыми вышел какой-то конфликт. Еще я познакомился с Анной Евгеньевной Абрамовой. Она тоже музейщик, работала в Бахрушинском музее в Москве, очень опытная и из хорошей интеллигентной семьи.— Коллектив хороший, а ваше отношение к Набокову?— Мы сели, поговорили, обсудили и решили, что нужно сделать такую интересную площадку, чтобы проводить встречи, — создать современный лекторий. И вот это я действительно умею хорошо делать. Может быть, в музейное дело я пока с трудом вхожу — это система, бюрократия, учет экспонатов. У нас бытует такое мнение, что музейщик — это бабуля, которая сидит и ни черта не делает, только ругается и говорит «Не трогайте экспонаты!». На самом деле это совершенно не так. Это очень тяжелый, изнурительный и часто неблагодарный труд. А что касается Набокова, это автор, который всегда был мне интересен, но я не писал о нем, за исключением нескольких сюжетов, связанных с его влиянием на определенную литературу. В американской и российской традиции существуют такая постнабоковская литература и ряд ее приемов. Например, «ненадежный рассказчик». Это герой, который рассказывает все достаточно убедительно, а потом ты понимаешь, что все неправда, что текст специально слеплен.— А да, я такое в «Отчаянии» недавно читал.— Да, в «Отчаянии», в «Пнине» — да это вообще у него. И этот прием был у него хорошо воспринят Апдайком, Сэлинджером, Стайроном. У него было невероятное влияние на Томаса Пинчона. Американская литература, по сути, существует в двух периодах — до Набокова и после. Ну есть другие приемы: например,изоморфизм сцен, эпизодов. Все эти приемы копировались писателями и усваивались, даже не в первую очередь из «Лолиты». Даже у Дэвида Фостера Уоллеса есть набоковские следы этой игры. И в нашей литературе тоже есть интересные фигуры. Например, Миша Елизаров, он от этого открещивается, но его дипломная работа посвящена «Машеньке». Владимир Набоков — Меня еще интересует такой вопрос. Я большой фанат Бродского, и вот сейчас, когда у него был юбилей, я смотрел, писали ли о нем на зарубежных сайтах. Он же американский нобелевский лауреат — и не писали. А в России его боготворят, он такой писатель номер 1. У меня вопрос: Набоков, его в Америке читают и помнят? Он американский или русский?— Ну понимаете, даже первый роман 1939 года «Подлинная история Себастьяна Найта», написанный еще до приезда в США, — это уже американский роман, хоть мы этого и не всегда понимаем. Это специфический набоковский американский роман. До Набокова американская литература была другой: она была проблемной, очень религиозной. Она никогда не старалась быть игровой. Когда появляется Набоков, все понимают, что так можно писать, можно сочинять сложную, комбинаторную, шахматную, интересную игру со стилем и так далее. Набоков это привил американской литературе. Он уходит от проблем, он не любит проблемных авторов: Конрада, Томаса Манна, Фолкнера. Все эти писатели, возможно, крупнее и значительнее Набокова в плане философии и проблематики. Фолкнер — патриарх американской литературы. Но Набоков — мастер очень тонкой текстовой игры, где форма сама становится содержательнее содержания. Это видно из его текстов типа «Король, дама, валет». И американская литература копирует эти его приемы: повторяющиеся мотивы, трехмерность, умение передать метафорику, сращивание абсолютно гетерогенных вещей — «взъерошенные осколки», очень красивый образ.— У него, конечно, очень красивые образы. Но сегодня Набокова в Америке еще читают? Или прошла на него мода?— Российский читатель очень не похож на американского. Российский читатель более консервативен. У нас часто говорят, что «я вот после Пушкина ничего не читаю», «вот раньше была литература, а сейчас шантрапа одна». А во времена Пушкина были люди, которые говорили: «Вот раньше то — Ломоносов, Фонвизин, а Пушкин — ерунда какая-то». Читатель сложно реагирует на современность. В Америке же происходит постоянная смена авторов. Это не значит, что они классиков не читают. Просто те отходят на второй план и уступают место другим. Начинается новая мода, новое десятилетие, многие писатели меняют характер нарратива, повествования. Но Набоков жив, прежде всего, как писатель важный для самих литераторов. Читатель читает в основном «Лолиту».— Если бы не «Лолита», стал бы он так известен? «Лолита» — скандальный роман, поэтому он прогремел. — Могли бы не заметить. Могли бы не заметить и все эти чудные открытия, которые были в других романах. Более того с другими романами с издательствами были проблемы. Даже уже когда он был автором «Лолиты». Массу хороших авторов не замечают. Набоков рассчитан не на простого читателя — он такой сложный, вязкий, игровой, билингвальный, металитературный во многих своих текстах. Мне кажется, что, скорее, нет, но история не знает сослагательного наклонения. С такими авторами, как Набоков, все-таки бывает, что они выдают подобного рода тексты. С Джозефом Конрадом была парадоксальная ситуация. У него есть самый слабый его роман «Шанс» — сейчас немногие его даже помнят. Его действительно не нужно читать, я его читал — это трата времени. Для кого-то это было бы сильно. Например, если бы Андрей Аствацатуров его написал, сказали бы, что это его сильная вещь. А с Конрадом нет. Но роман стал популярен в США, стал продаваться. Бывают такие парадоксы. Что выстреливает, что становится бестселлером, мы сами не понимаем. К тому же потом практически сразу вышел фильм Стенли Кубрика. Набоков сам писал сценарий и перестарался: Кубрику нужно было 120 страниц, а Набоков написал 400. Набоков потом еще и обижался на Кубрика.— Зато сейчас это бы отлично легло в основу какого-нибудь мини-сериала.— Да, точно. — С Набоковым пока все. Давайте вернемся к вопросу об американской литературе. На что нужно потратить время? Понятно, что выбор огромный. Ну возьмем одно имя — вот Фолкнер! Я его читал, он очень сложный, зачем его читать? Вот ты читаешь и понимаешь, что у тебя ломается мозг.— Ну это важнейший писатель. В моей книге «Хаос и симметрия» я писал, как читать Фолкнера, и довольно доходчиво объяснил, о чем у него текст и как его читать. Этого автора вы либо читаете, либо не читаете — его нельзя читать по диагонали. Вы либо проживаете этот роман, либо просто закрываете, прочитав несколько страниц. Это очень религиозный писатель, использующий разного рода приемы и техники и пытающийся показать глубину человеческого «я». Это не такой герой, который мыслит причинно-следственно, последовательно, не герой романа XIX века. Это уже более сложный герой, чьи чувства нужно прочувствовать, понять, зафиксировать в слове. Вот Фолкнер и пытается зафиксировать какую-то такую волну бытия. Фолкнер — это имя номер 1. — А из современных? Кого вы считаете фигурой номер 1?— Первым я считаю Фолкнера, а вторым я бы назвал Томаса Пинчона. «Радуга гравитации», он переведен на русский язык. Ну и самый главный роман XX века — это «Бесконечная шутка» Дэвида Фостера Уоллеса.— Приведу цитату. Вы читали роман с февраля по июнь и написали, что «роман крайне сложен для восприятия, одно из самых сложных произведений XX века».— Ну это мягко говоря. Вы знаете, я несколько раз пребывал в состоянии отчаяния. Я поставил себе задачу написать о нем трехчасовую лекцию — и я ее выполнил. Я прочитал роман 1 раз — и что-то понял, ну процентов 30. Я прочитал второй раз — и понял, что это не так уж и сложно, если там не идет перечисление электропроводов или бонговой культуры. 07.07.2019 г. Авторы Самые Великие мировые произведения по мнению Андрея Аствацатурова В юбилей автора мы спросили его о любимых книгах. — А зачем тогда читать? Зачем себя мучить?— Потому что это важнейший роман, потому что потом испытываешь невероятное удовольствие. Ты понимаешь, как устроен человек, какие характеры существуют в мире, какие проблемы есть в человеческом пространстве: и политические, и нравственные. Это один из важнейших текстов. Я не согласен с Быковым, что это графомания. Графомания, как правило, имеет характер плохо написанных текстов — там я этого не увидел. Я увидел некоторую избыточность, но, в целом, — это, конечно, шедевр. Я о нем уже написал, у меня уже прочитана лекция. Уоллес был же очень умный человек — антрополог, филолог, преподавал в университете. Это высочайший интеллектуал. Так трагически покончил жизнь самоубийством, потому что испытывал боль и физическую, и психическую. Он много принимал наркотиков, лечился разными антидепрессантами — вся эта клиника, конечно, в романе описана. Это такое предупреждение нам. Роман о том, как умрет Америка. Почему она умирает, почему мир перетекает в нечто другое. История остановилась. Наступила эра субсидирования: каждая компания выкупает год — и теперь нет 2020-го, а есть, например, год шоколадных батончиков. История остановилась, потеряла глобальную цель и стала заниматься частным.— В общем, мы поняли, что эту книгу нужно прочитать.— Это обязательно нужно читать, но наберитесь терпения — там 1400 страниц. 1200 — это только роман, и 200 страниц — комментарии. — Издательству АСТ 30 лет, и наш традиционный вопрос: что вы можете пожелать издательству? — Я люблю это издательство — с 2015 года все мои книги печатаются в АСТ. С 2009-го оно продавало мои книги, когда я был еще в другом издательстве. И я отчасти обязан АСТ некоторым своим успехом. Я желаю АСТ процветания — особенно в наши тяжелые дни, когда книжный бизнес немножко провисает. Я желаю, чтобы старые авторы издательства, к которым я себя уже причисляю, не огорчали издательство и издательство могло бы продолжать нас печатать. Мне бы хотелось, чтобы Издательство АСТ открывало какие-то новые интересные имена, и, мне кажется, Издательство с этим справляется. Особенно «Редакция Елены Шубиной» — там замечательный подбор авторов, там есть и Захар Прилепин, и Евгений Водолазкин, и Степнова, и Басинский, и Александр Генис, и Андрей Рубанов, и я не всех назвал. Я желаю «Редакции Елены Шубиной» повышать планку своего интеллектуализма, а издательству — новых интересных авторов и проектов. Денег я не могу пожелать, ну это банально и пошло. А мне кажется, что главное — это делать что-то интересное. Мне кажется, что АСТ уже вписало себя в историю русской литературы, это уже часть эпохи русского книжного дела.— Так же, как и вы, — современный классик нашей эпохи. Спасибо вам большое за интервью! 30 глав АСТ Цикл: Беседы с писателями Перейти
