Источник: https://ast.ru/news/30-glav-ast-intervyu-s-evgeniem-vodolazkinym/
Другие посты от ast.ru
«30 глав» продолжаются. Это серия встреч с писателями и знаковыми авторами издательства, приуроченная к тридцатилетнему юбилею АСТ. И сегодня у нас в гостях — лауреат «Большой книги», «Ясной Поляны», писатель и филолог, специалист по древнерусской литературе Евгений Водолазкин. — Евгений Германович, здравствуйте! — Здравствуйте! — Начнем говорить о вашей новой книге. Она называется «Сестра четырех». Журналисты начали писать, что вы впервые пробуете себя в качестве драматурга. Если открыть оглавление, то здесь 4 пьесы, 2 из них были опубликованы ранее. Это «Пародист» и «Музей». По сути, в ней две старых пьесы и две новых. Почему вы решили вернуться к опыту драматурга? — У меня всегда было хорошим правилом между романами писать пьесу. Вот футболисты в межсезонье играют в волейбол. Это для меня было такой разминкой мышц, работой над диалогами. А почему я решил вернуться к пьесам именно сейчас, в пандемию? Потому что пьеса — наиболее прямой и действенный род словесности. А диалог — наиболее человечный вид письма. При этом у меня нет амбиций быть драматургом. Это, скорее, драматургия прозаика. Я просто-напросто отсекаю от прозаического произведения лишние части и оставляю диалог. И вот этот диалог получается в виде пьесы. 30 глав АСТ Цикл: Беседы с писателями Перейти Видеоверсия интервью. Наш гость Евгений Водолазкин. Водолазкин Евгений Германович — На обложке написано: «Между прозой и драматургией если не пропасть, то внушительных размеров овраг, преодолеть который отваживается редкая птица». Вспоминается Гоголь: «Редкая птица долетит до середины Днепра...» То есть вы та самая редкая птица? Насколько тяжело было преодолеть для вас этот овраг? — По меньшей мере непросто это было. И я действительно был этим пернатым существом, которое преодолевало овраг. Но преодолевало его прозаически, не как драматург. В общем, для меня это была некоторая встряска. — Действие одной из пьес — разберем пьесы по полочкам — происходит в инфекционной больнице имени Альбера Камю. Это дань уважения пандемии и тому, что «Чума» в топе продаж по всему миру? Или это было написано до пандемии? Вы будущее узрели? — Я не настолько пророк, чтобы предвидеть все детали. Я как раз стал писать во время пандемии, когда она началась. Почему? Меня изумило то, что раньше тоже бывали пандемии — грипп, еще какие-то инфекционные болезни, но такого, чтобы весь мир замер, — такого не было никогда. Это было совершенно беспрецедентно. И это, собственно, подвигло меня к тому, чтобы написать об этом пьесу. Я пытался разобраться сам в том, что произошло. Сестра четырёх Водолазкин Евгений Германович — При этом вы обычно избегаете современности. Вы ведь, как доктор наук, специалист по древнерусской литературе, используете глубокий анализ темы. Настолько вас поразила современность, что вы решили ее проанализировать? — Да. Вы понимаете, что значит «беспрецедентное событие»? Например, страшные войны, они хотя и страшные, и пугают, но они были уже, были и революции. Но не было такого случая в истории, чтобы из-за пандемии закрывали на карантин весь мир. Весь мир! Это же совершенно удивительно, и поэтому я решил ответить — по крайней мере себе — на вопрос: «Что происходит?» Мои герои спорят — и мало-помалу что-то вырисовывается. В «Сестре четырех» речь идет о людях, которые случайно оказались в одной палате, в одном пространстве. Они больны коронавирусом и спорят о его происхождении. Они вообще начинают полагать, что скоро умрут. Так им дали понять. И они начинают каяться друг перед другом. Выясняется, что писатель 15 лет ничего не писал, что депутат не депутат, а проходимец, что доктор не оканчивал медицинского вуза. И только разносчик пиццы там — это действительно разносчик пиццы. И вот это такое приготовление к смерти. Там и смерь присутствует. Но выясняется, что даже перед лицом смерти они все равно толком не могут сообразить, что им делать с их жизнями и как их оценивать. И в этом смысле это довольно грустная вещь. — Вот Альбер Камю стал популярен, потому что все подумали: «Вот книга о нашей чуме!» Но он-то писал совсем о другой чуме... — Да, о коричневой чуме... — А насколько такие заблуждения, когда мы уверены в одном, а на деле смысл совсем другой, насколько они часто случаются? И насколько часто вы с ними сталкивались, с такими общеизвестными заблуждениями? — Это очень частое дело. Заблуждения и мифология — это то, что сопровождает знание. Знание ведь идет не только прямыми путями. Оно идет влево, вправо, вниз, вверх. Например, слово «довлеть». Сейчас большинство людей скажет, что это «давить в моральном смысле». На самом деле ничего подобного. «Довлеть» — это «быть достаточным». Это из Евангелия от Иоанна, где сказано: «Довлеет дневи злоба его». Достаточно для каждого дня его проблем, как сказали бы сейчас. «Довлеть» — это «быть довольным», достаточным. Но слово «довлеть» похоже на «давить». И аналогия здесь победила логику. И сейчас «довлеть» уже почти вошло в словари в качестве слова, которое обозначает «оказывать давление, влиять, тяготить». Или, допустим, современное понимание слова «будировать» — это чистое недоразумение. «Будировать» от французского «bouder» — «дуться». Но это слово похоже на «будить» — в итоге это «будить» и возобладало. И сейчас «будировать вопрос» — это значит «кому-то там не давать засыпать, дергать». Но на самом деле это значит совсем другое. И это обычный, нормальный ход культуры, тут ничего не сделаешь. — Об одной из пьес журналисты пишут: «Политическая сатира с элементами свингерства». Я когда прочитал, удивился. У меня какой-то когнитивный диссонанс возник, потому что мне казалось, что вы о политике не пишете. — Я вообще аполитичный человек. 26.10.2020 г. Книги 30 лет — 30 книг со скидкой 30% А на самом деле больше! — Вот. В то же время свингерство вообще ассоциируется со скандальными историями. В итоге – о чем там пьеса? Это действительно политическая сатира с элементами свингерства? Как получилось, что ее так интерпретировали? — Наверное, это говорят люди, привычные к свингерству. Им всюду кажется, что оно присутствует. На самом деле «Микрополь» — это не политическая сатира. Общечеловеческая, а не политическая. Обман супругов, адюльтер — все это, к сожалению, существует. И это в пьесе противопоставлено настоящей любви. Но эта настоящая любовь оказывается вымышленной. Там есть такая Ариадна, которая переписывается с вымышленным, судя по всему, возлюбленным. Но эта любовь настолько чиста и настолько высока, что две пары главных героев, которые изменяют друг другу, начинают ей завидовать. Хотя они знают, что это вымысел. То есть это тот идеал, к которому очень трудно приблизиться. А счастье есть, хотя бы в виде идеала, если не в реальном исполнении. — А Ариадна — это отсылка к древнегреческому мифу? — До некоторой степени да. Там это обыгрывается.— В книге есть и две старых пьесы. Поскольку они были написаны некоторое время назад, не было желания как-то их изменить, подредактировать? — Я подредактировал. — Почему? — Потому что пьеса «Музей» писалась 20 лет назад. И она просто уже устарела, как в таких случаях говорят, морально. Меня интересовала властная фигура Сталина. И эту пьесу я написал еще в конце 90-х. Пьеса о его противоборстве с Кировым — человеком без особой воли, без особых талантов. И суть вот в чем: Сталин узнал, что Кирову хотят предложить в ЦК место генерального секретаря — при том, что секретарем был сам Сталин. И тогда он Кирову говорит: «Мы создадим твой музей, но для этого ты должен умереть, потому что не бывает музеев живых людей». И вот идет столкновение двух воль: сильной воли Сталина и слабой воли Кирова. И кончается все тем — я не буду вдаваться в детали, — что Киров сам поддерживает идею Сталина. Настолько сильна воля вождя, что, как в сценке с питоном и кроликом, кролик сам прыгает в пасть к питону. — Я вспомнил: у Искандера как раз есть о кроликах и удавах. — Да, это замечательная вещь. — Это как раз аллюзия на Сталина и те времена, как я читал. — Да. Я был с Искандером знаком. У него есть замечательные «Пиры Валтасара», где он встречу со Сталиным описывает. Это просто великолепная вещь. Просто великолепная! Мы с ним как-то весь вечер провели, сидели за одним столом на 90-летнем юбилее Дмитрия Сергеевича Лихачева. Часов 5 мы сидели, беседовали, пили водку за здоровье Дмитрия Сергеевича. Я говорю: «Ну что, Фазиль Абдулович, выпьем?!» А он уже в какой-то момент перешел на немецкий и говорит: «Abgemacht!» («Договорились!») У него был хороший тост. Он сказал: «Я все думал: почему Дмитрий Сергеевич живет так долго? А я себе отвечаю так, что Дмитрий Сергеевич поставил своей задачей пережить советскую власть. Он ее пережил. Ну, а теперь можно просто пожить». Лавр Водолазкин Евгений Германович Дом и остров, или Инструмент языка Водолазкин Евгений Германович Соловьев и Ларионов Водолазкин Евгений Германович — А вы спорили с Искандером о Сталине? Сегодня для меня, как для молодого человека, представляются два лагеря: одни говорят — злодей, вторые — герой. Я, может, немного утрирую, но вот они, два противоборствующих лагеря. Вот настолько его фигура раскалывает общество.— Мы с Искандером были абсолютно одного мнения по поводу Сталина, считали его злодеем. Есть люди, которые говорят: «Да он поднял страну с колен! Войну бы без него не выиграли! Он был тем, кем нужно во время войны!» Но это, знаете, все равно, что кто-то бы мне сказал: «Вот хороший человек, но только в свободное время людей ест. Вот такой у него недостаток». Но это же невозможно. Просто я знаю тысячи случаев поломанных судеб, загубленных судеб, несостоявшихся династий. Потому что, когда расстреливают молодого человека, это значит, что убивают его род. Это страшная вещь. — Почему тогда в 90-х, когда писали «Музей», вообще решили обратиться к этой истории Сталина и Кирова? — Потому что тогда я чисто случайно оказался в Музее Кирова. Я оказался там потому, что помогал Дмитрию Сергеевичу Лихачеву издавать немецкий перевод его книги «Воспоминания». А в Музее Кирова – богатая фототека, и мы брали там фотографии. И на меня это скорбное место произвело огромное впечатление: я вдруг понял, что Сталин — это шекспировская фигура.— Не трагичная, а такая, как Макбет, скорее? Такой злодей шекспировского масштаба?— Да, вот такой он примерно и был. При этом была своя метафизика в его поведении — недаром он был семинаристом. Значит, какие-то были нити, которые выводили его к метафизике. Пусть он отрицал религию, но начинал-то он как семинарист. Это очень интересная фигура. И нельзя сказать, что он тот, кто за все отвечает. Он действительно во многом виноват, но это совсем не значит, что только он. Потому что, когда он пришел, к нему были готовы, был запрос в обществе. Я говорю сейчас вещи, с которыми многие могут не согласиться. — Чтобы общество требовало расстреливать? Но нет же!— Общество ждало диктатуры. В каком-то смысле это так. Общество двигается по своим законам, которые не имеют отношения к тем глупостям, о которых говорил Маркс: мол, бытие определяет сознание. Определяет ритм, некий маятник. Полный хаос и анархия в 1917-1918 годах, абсолютная диктатура в середине 1930-х. И я вот что скажу — я люблю этот пример: допустим, Сталин, вот какой он есть, приехал бы, допустим, в Швейцарию и сказал бы: «Привет, я буду вашим диктатором». Они бы просто не поняли юмора. А на самом деле он туда и не пошел бы, потому что знал бы, что там это обречено – нет запроса. А у нас по разным причинам, метафизическим и историческим, такой запрос на диктатуру был. Не у всех, конечно, но достаточно, чтобы часть общества была заряжена этим, и тогда начинается процесс, цепная реакция — и происходит атомный взрыв. Авиатор Водолазкин Евгений Германович Брисбен Водолазкин Евгений Германович 05.09.2019 г. Книги Книга года — «Брисбен» Поздравляем Евгения Водолазкина с заслуженной победой. — Давайте теперь точно перейдем к литературе. Кто ваш цензор? Кому вы показываете свою книгу? Кто первый видит вашу книгу? Супруга?— Да, моя жена первая читает мои вещи: и пьесы, и романы. Сейчас даже не читает, а пишет, потому что тот роман, который я только что сдал в издательство, я просто продиктовал ей. Я до этого не диктовал, а сейчас вот — роман почти полностью.— А почему?— Я почувствовал, что так легче. Я достаточно профессионален и опытен, чтобы конвертировать мысль в слова, когда кто-то рядом с тобой в одной упряжке. Вот из разности ваших потенциалов создается некое напряжение — и лампочка загорается. Это концентрирует лучше, когда кому-то диктуешь. Кроме того, моя жена просто очень умный человек. Как меня спросил один кореец: «Правда говорят, что твоя жена умнее, чем ты?» Я говорю: «Конечно, правда!» И она сразу поправляет меня. Это диалог. Она говорит: «Вот здесь ты учишь. Это будет раздражать. Убери лучше. Никому не нужны твои нравоучения. Обойдись без этого». Или: «А здесь шутка, которая пограничная, ее не стоит». Кроме того, это получается быстрее. — А о чем новая книга, если не секрет?— Не секрет. Это история вымышленного острова. Частично там есть некоторые намеки на русскую историю.— Остров необитаемый? — Обитаемый. Государство на острове. В его историю вошли события истории Западной Европы, восточных славян. То есть это такая модель истории как таковой. Не история России, а история как таковая. Это сальто-мортале с моей стороны. Но мне кажется, что я в целом сказал то, что хотел сказать. — По вашим книгам уже есть спектакли: «Соловьев и Ларионов», «Близкие друзья», «Лавра» перенесли на сцену. Как вы относитесь к театральным постановкам? — Очень хорошо. Мне везло с постановками. Замечательную постановку сделал талантливейший режиссер Айдар Заббаров в «Современнике». Прекрасно! Он вместе с Шамилем Хаматовым, который там играет главную роль, поставил «Соловьева и Ларионова». Великолепный спектакль «Лавр». Он был поставлен в Театре на Литейном в Петербурге. Борис Павлович — великолепный режиссер. Прекрасные «Близкие друзья» были поставлены в двух театрах: в Калуге и в ТЮЗе в Питере. — И будет еще экранизация «Авиатора». С нетерпением ждем! — Да, и я ее жду с нетерпением, но как-то ни слуху ни духу. Они купили у меня права на «Авиатора», но пока... Впрочем, там сидят совершенно профессиональные люди, и я надеюсь на то, что... — ...в конечном счете они все завершат. Вот «Лавр» вошел в десятку лучших книг о Боге по версии The Guardian — очень престижное издание. Из наших книг там еще есть «Братья Карамазовы» Достоевского. Можно ли сказать, что ваши книги отчасти похожи? Ваша книга о Боге? Потому что мнения читателей разделились. Я специально стал спрашивать, и все говорят: «Нет, не о Боге». Почему англичане подумали, что она о Боге? Она о Боге? — В конечном счете — о Боге, об отношениях человека с Богом. Просто эти отношения у Лавра осуществляются через его погибшую возлюбленную. Когда она становится сущностью метафизической, как бы появляется та лестница, по которой он восходит к Богу. Любовь к ней, когда она уже оказывается не здесь, эта любовь трансформируется в его любовь к Богу. Поэтому, я думаю, это все-таки о Боге книга. 18.04.2019 г. Авторы Лучшие книги Евгения Водолазкина: пять причин читать автора Пять причин прочитать произведения автора. — А схожа она с «Братьями Карамазовыми» Достоевского? Видите, англичане говорят, что и то, и то о Боге. — Ну, о Боге можно по-разному говорить. Знаете определение богословия? По-моему, оно принадлежит Фоме Аквинскому: «Богословие — это то, что говорит о Боге или о том, что имеет отношение к Богу». То есть, значит, обо всем. По большому счету, любой разговор — это разговор о Боге. По крайней мере, тех людей, которые верят в Его существование. А те, кто не верит в его существование, просто слово «Бог» заменяют словом «природа», чем-то еще. Когда-то Честертон замечательно сказал: «Отчего это наших ученых так удивляет, что Бог создал все из ничего? Наверное, им было бы легче, считать, что все возникло из ничего в результате собственных усилий».— Возможно. У меня вопрос, связанный тоже отчасти с Богом. Наша жизнь определяется свободой выбора или судьбой? Мне кажется, что вопрос вот именно к вам. — Вот в этом романе я и пытаюсь на него ответить. — В этом — это в каком? В «Лавре» или новом? — В новом, «Оправдание Острова». Я думаю так: в основе всего лежит свобода выбора. Почему? Человек — творение Божье. Бог имеет абсолютную свободу, абсолютную волю. Когда человеку даруется жизнь, то вместе с ней ему дается и свобода выбора как качество Божье. Но свобода выбора ограничена. Нет, не тем, что Бог не дает чего-то делать. Она ограничена такими же людьми, как мы. Если взять общество, то в нем столько воль, столько стремлений, столько векторов, что люди сами друг другу мешают. И не надо вмешивать Бога и говорить, что Он помешал что-либо сделать. Люди сами мешают друг другу делать то или иное, что предусматривалось их выбором. Поэтому тут ответ может быть только диалектический: да, человек принимает решение и осуществляет свой выбор. Другое дело, что на выборе лежит проклятие бытия. Лежит проклятие других воль. Допустим, Иванов решил с понедельника бросить пить, а Петров и Сидоров пришли в понедельник и говорят: «Давай выпьем!» — и все. Но это Петров и Сидоров пришли, а Бог не мешал Иванову принимать решение о трезвости. Совсем другое время Водолазкин Евгений Германович Идти бестрепетно. Между литературой и жизнью Водолазкин Евгений Германович — О воспитании тут есть книги «Дом, в котором» Мариам Петросян и «Похороните меня за плинтусом» Павла Санаева.— «Похороните меня за плинтусом» — почему не почитать? Это хорошая книга об унижениях, о баде детства. «Дом, в котором» — им будет сложновато, но дети читают. Очень сложная и важная книга. Я считаю, что Мариам Петросян написала книгу своей жизни. Почему нет? Понимаете, в «Дом, в котором» три тома, и это как «Война и мир». Я боюсь, как бы не привить детям отвращение, потому что прочитать «Дом, в котором», в принципе, обязан каждый.— В списке есть Яхина, «Зулейха открывает глаза», и Иванов, «Географ глобус пропил».— «Географ глобус пропил» — изумительный роман. Помню, я принес «Географа» домой, и моя дочь — тогда двенадцатилетняя — его читала ночь напролет. Я услышал в ее комнате какие-то рыдающие звуки — испугался, прибежал. Это она ржала под одеялом, прочитывая «Географа». «Географ» — гениальная книга. А что касается «Зулейхи», мне скучно было. Мне очень стыдно, я не должен об этом говорить, потому что «Зулейха» — книга АСТ.— Ну, мы же сейчас говорим применительно к школьникам.— Мне Яхину читать скучно. При этом Яхина — писатель с высоким самомнением, и я не хотел бы его колебать. Это просто скучно написанная книга. Она могла быть написана намного лучше, но это сценарий. Если кому-то надо, то давайте, это все полезно.— Из русскоговорящих авторов еще есть Светлана Алексиевич, «У войны не женское лицо».— Ну куда вы от этого денетесь? Вы знаете, откуда цитата «У войны не женское лицо»? 18.04.2019 г. Авторы Евгений Водолазкин награжден премией Солженицына В жюри его назвали «русским Сервантесом». — И предпоследний вопрос. Какая книга была для вас самой тяжелой? Тяжелой в том смысле, что вы ее вымучили, она больше сил у вас потребовала. — Тяжело мне не было. Все книги писались с любовью и, в общем, довольно легко. — И последний вопрос. Возвращаясь к началу нашей беседы... 30 лет АСТ. Именинников принято поздравлять. Что бы вы могли пожелать издательству? — Я могу пожелать того, что желают красивой женщине: «Оставайся такой, какая ты есть!» — Потрясающий ответ. Спасибо вам большое, Евгений Германович! 30 глав АСТ Цикл: Беседы с писателями Перейти
