Источник: https://ast.ru/news/pyatnichnye-chteniya-zastupa-chernee-chernogo/
Другие посты от ast.ru
Итак, судари мои и сударыни, не желаете ли отправиться в новое увлекательное, мрачное, временами безумное и полное опасностей путешествие по Новгородской республике, году этак в 1668? Посетить примороженные Гиблые леса, населенные мавками, умертвиями и чудью? Окунуться в ужасы крестьянского бунта, чудом остаться в живых и поглазеть на казнь захваченных главарей? В компании милого черта и обаятельной ведьмы увидеть предновогодний Новгород, припорошенный снегом, празднично украшенный и залитый кровью? Или пуститься в авантюру вместе с малознакомым священником и попытаться разгадать тайну в одночасье вымерших деревень? А может, вы давно мечтали узнать, откуда взялся и как стал Заступой один знаменитый и добродетельный вурдалак?Если вы готовы и не боитесь, то добро пожаловать. Вам улыбнется, протянет руку и поведет за собой Рух Бучила: убийца, развратник, пройдоха и лиходей. ЭКСКЛЮЗИВНЫЙ отрывок из романа Ивана Белова 18+ Самая страшная книга. Заступа: Чернее черного Белов Иван Александрович Год от Рождества Христова 1673 выдался на редкость небогатым на всякие гадости. Монах, по старой памяти ведущий летописи в отдаленном Спасо‑Озерском монастыре, так и записал: «Тишь стояла и спокойствие великое. Снизошла на землю Новгородскую божия благодать...», а потом отложил перо, взял топор и спящими зарубил до смерти настоятеля, дьяка, троих послушников, пятерых чернецов и повесился сам, подарив окрестным крестьянам нежданную передышку от податей и тяжелых работ.Правда, случалось в тот год и плохое — по весне откуда ни возьмись налетел Гнилой ветер, накрыв три деревни в Белоозерье, превратив людей и скотину в мерзких уродищ. Бунтовали поморы, недовольные введением рыбных паев, налогами и прочими ограничениями исконных свобод. Орали, ругались, грозили переметнуться к шведам, а потом еще и утопили губернатора, вышедшего успокоить народ. Несчастному вспороли брюхо, набили вовнутрь требухи и рыбьих голов и отправили в Новгород. Ждали переговоров. В ответ под Онегой высадился полк морской пехоты при пушках, сплошь головорезы и бывшие каторжники. Поморы разом забыли про переговоры и вольности, присмирели, выдали зачинщиков, поклялись в верности и слезно раскаялись в преступлениях против республики. Обошлось без большой крови, что тоже было необычно по нынешним лихим временам. Голодали снова в тот год. Куда ж без того? Скудные всходы побил внезапный июньский мороз, в июле встала испепеляющая жара, а в августе лили затяжные дожди. Народишко поминал божью волю и дураков, придумавших сажать хлеб в местах, где и крапива дерьмово растет.В большом мире творились и почудесатее чудеса. В Стокгольмской гавани, в присутствии толпы и самого короля, с помпой спустили на воду новейший линейный корабль «Густав Адольф», трехмачтовую громадину с сотней пушек и экипажем в триста пятьдесят человек. Новый флагман гордо вышел в открытое море, дал приветственный бортовой залп, завалился на противоположный бок и тут же затонул, утащив в пучину половину матросов. Какая‑то ошибочка вкралась в мудреные чертежи. С кем не бывает? Над шведами потешались все, кто могли. Новгородские газеты куражились, малюя карикатуры и строча насмешливые стишки. В уличных театрах с превеликим успехом играли пьесу «На дне». Не до веселья было только людям с мозгами в башке. Особенно грустили в новгородском Адмиралтействе, прекрасно понимая, что за первым последуют и другие линейные корабли, которым Новгород сможет противопоставить пяток фрегатов и два стареньких, вросших в доки двухпалубника.В Англии химик Джон Вокс открыл гремучую ртуть, совершенно новое взрывчатое вещество, и убивать себе подобных во славу божию или по иным веским причинам сразу стало проще и веселей. В Испании лютовала Инквизиция, подчищая оставшихся в наличии красивеньких баб. Франция грозила соседям войной, немецкие княжества грызлись между собой, грезя объединением, но лишь глубже и глубже увязая в кровавой междоусобице. Папа от нечего делать взялся организовывать пятый Крестовый поход на Проклятые королевства Балкан, населенные демонопоклонниками, ведьмами и черными колдунами. Собрались пять тысяч голодранцев, наемников и бездельников, которых нечем было кормить. В ожидании подкреплений славные крестоносцы принялись разорять окрестности Рима, и папа стойко терпел невзгоды, пока воины Христа не обнесли его виллу во Фраскати, растащив ценности и обесчестив по случайности проживавших на вилле послушниц. Тут уж Крестовый поход волей‑неволей пришлось отменить... Зима свалилась внезапно. Только отгуляли Покров, и на следующий день ударила стужа, превратив хлипкую осеннюю грязь в бугристую корь. Мутное солнце потухло и вморозилось в небеса. На Мсте, дело невиданное, в одну ночь обледенели баржи с товаром, и вырубать их пришлось топорами по пояс в воде. Мужиков меняли каждый час, волокли в баню, хлестали вениками до одури, поили водкой, но все одно трое померли, а у пятерых отказали ноги, и ни знахари, ни лекари ничем помочь не могли. К Новому году снега выпало по колено некрупному воробью, и заледеневшая на три аршина земля при ударе гудела набатом, предвещая очередной голод, вымершие деревни и опухших детей.Рух Бучила, первейший в мире красавец и доброхот, сидел на краешке возка и по кой‑то черт кутался в шубу, пытаясь спасти крупицы напрочь отсутствующего тепла. Смазанные обледеневшим навозом полозья споро скользили по старому тракту, потрескивал наст, мелькали заиндевевшие елки, от распаренных коней клубами валил белесый, едко пахнущий потом туман. Крохотный обоз спозаранку пер в промерзшие глубины Гиблых лесов, оставив теплое жилье, дубовые стены и мягкие постели далеко позади. Графу Воротынскому, крупному помещику и торговцу лесом, обосновавшемуся недалеко от Нелюдова, пришла в дурную башку умная мысль. Хотя как может прийти в дурную башку умная мысль? Дурость как раз и пришла. По лету случилась у графа промашка — удумал он устроить лесосеку к востоку от Хорицкого болота, возомнил себя хозяином, мать его так. И ведь знал, лес тот мавками местными почитаем священным и нельзя там ни деревья рубить, ни кровь проливать. А может, на кровь и был у графа расчет, мол, не станут зеленорожие буянить в намоленном месте. Так примерно и вышло. Приехали лесорубы, затюкали топорами, запалили костры. Мавки вышли робкие, тихие, попросили безобразие прекратить. Ну и были посланы в самые срамные места. Спорить не стали, не стали и кровь проливать, взяли и сломали троим лесорубам хребты. И на опушке оставили, полежать и подумать над поведением своим.Граф Воротынский собрал отряд и ринулся мстить, но мавки растворились в чаще, куда даже графу хватило ума не соваться. Уязвленный Воротынский бросился жаловаться властям, требовал армию, а лучше сразу и две, но получил отказ и прямой намек больше к мавкам не лезть. В правительстве, окромя дураков, и умные люди встречаются. И опытные допреж, помнящие «Зеленый потоп» 1632‑го, когда обозленные мавки подняли восстание и залили кровью землю от Шелони до Ловатьских берегов. С тех пор с лесным народцем предпочитали не связываться, будто и не было их.Граф от расстройства великого запил, куражился в именье, из пушки палил, а потом попритих. А перед Рождеством вдруг удумал мириться и выслал мавкам четыре воза подарков. А Бучилу уговорил пойти переговорщиком и третейским судьей. Рух особо и не противился. Графское золото разум затмило. Не, а чего? Корове сена надо купить? Избу подновить надо? На счастливую старость отложить надо? И бес ним, что ни коровы, ни старости, ни избы...Собирались обернуться за единственный день, но на всякий случай запасли мяса, хлеба и горючего масла, чтобы, если что, без проблем костер развести. Подготовились ко всему, кроме скуки смертельной. Из развлечениев только натертая задница, густющие дебри и снег в самых сокровенных местах. Хотя чего ожидал? Сам дурак. С тем же успехом мог у себя в норе сосульки считать. Правда, бесплатно.Поначалу спасало одно — взялся Рух докапываться до спутников. А их не то чтобы и богато совсем — четыре извозчика, два человека охраны, графский прихвостень одноглазый Кузьма Семыга, да проводником крещеный мавка Ефимка Щелгун. Возчики, после сотого за утро вопроса: «а когда приедем?», перестали отвечать и только бурчали неразборчиво в бороды. Охрана стала держаться от Руха подальше, а Кузьма и вовсе убегал, едва завидев, как Бучила направляется поговорить. Крепким орешком оказался только зеленомордый, героически терпящий словесные пытки, отвечающий спокойно и взвешенно. Как неживой. Но ничего, Бучила и не к таким ключики подбирал. Да и полезен оказался мавка в отличие от остальных. По графской указке перед лесом над каждыми санями подняли по шесту с белой тряпкой. Вродь с миром идем, не убивайте сразу, пожалуйста. Ефимка начал ругаться, руками махать и тряпки велел посрывать. Оказалось, у мавок белый цвет означает войну и прочее всякое нехорошее. Едва не погорели по глупости.— Степан, скоро приедем? — крикнул Бучила угрюмому возчику.— Скоро, барин, скоро, — глухо отозвался Степан и добавил чего‑то про мать, думая, что Бучила не слышит. А может, и не думая. — Не брешешь? — усомнился Бучила.— Как на духу. — Степан еще больше ссутулился, видать, удумав спрятаться в тулупе и миновать большую беду.— Смотри у меня, — пригрозил Рух и выпрыгнул из саней. Обоз тут же погрузился в настороженную, зыбкую тишину. Народишко принялся гадать, кто выбран жертвой и кому придется беспричинно страдать. Семыга выматерился и срочно побежал разведывать дорогу. Ну как разведывать... Уйдет вперед на десять шагов, носом покрутит, око единственное пощурит и опрометью назад. Шутка ли, Гиблые леса вокруг, место проклятое и страшное. Пускай самый краешек и самую паскудную нечисть мороз загнал в подземные укрывища до самой весны, но расслабляться здесь смерти подобно. Все здесь чуждо человеку и человеческому. Издревле как повелось — по теплу в Гиблые леса ни ногой, хотя всякому ведомо: и дичи, и гриба, и ягод тут хоть задницей ешь. Но надо выбирать — или ягоды с грибами, или целая задница. Нет, есть, конечно, бедовые головы, сбиваются в ватаги, уходят в гнилые черные чащи на поиски несметных сокровищ, о которых столько сказок рассказывают. Про башни, со ступенями из чистого серебра, про горшки, выросшие из земли и полные старых позеленевших монет, про чудские могильники, про лося с золотыми рогами, про озеро с дном, усыпанным самоцветами, про места древних битв, про древние развалины посреди бескрайних лесов. Дураки сказки любят. Иные даже и возвращаются — ополоумевшие, запаршивевшие, с отросшими клешнями и щупальцами. И в сказки отчего‑то верить перестают... Рух сам за всю свою длинную и горемычную жизнь далеко в Гиблые леса не ходил. Вроде и страсть как интересно на чудеса поглядеть, а вроде наоборот...Рух поравнялся с идущим во главе обоза Ефимкой. Мавка, истинное дитя леса, шагал легко и бесшумно, невысокий, Бучиле примерно по грудь, ладный и стройный, одетый в полушубок и меховые штаны. Одежда скрывала самое главное отличие от обычных людей — прозрачную кожу на спине, открывающую на обозрение кости и потроха. Удовольствие от созерцания такое себе. На плече короткий лук из дерева, рога и жил, у пояса нож и короткий топор. Землистые волосы, забранные в пучок, напоминали свитые древесные корешки. Лицо с зеленовато‑коричневым оттенком словно вырублено из осинового полена, черты резкие, грубые, неестественные, отталкивающие и привлекательные одновременно.— Ну чего, как обстановка? — нарушил молчание Рух.— Сам не видишь, Тот‑кто‑умер? — Мавка не изменился в лице. — Если мы до сих пор живы, значит, Ваэр‑тэн‑ваар принял нас.— Кто? — Ваэр‑тэн‑ваар, Великий Отец. — Ефимка повел рукой. — Вы называете его Гиблым лесом. Потому что боитесь его.— А будто не надо? — удивился Рух. — Я сколько себя помню, отсюда только и лезет всякая опасная мразь. Прости, не в обиду.— Страшись обидеть не меня, страшись обидеть Великого Отца, — отозвался Ефим. — Старики учат, что Великий Отец ничего не прощает. Оттого мои ноги дрожали. Я вернулся спустя четыре зимы, и он меня не убил, а может, просто ему плевать на меня, — в голосе мавки послышалась горечь.— Мавкины сказки, — фыркнул Бучила и невольно поежился. В лесу сразу стало как будто темней. — Просто лес. Страшный, темный, набитый нечистью до самых краев. Остальное игра воображения не обремененных образованием дикарей. Опять не в обиду. — Это не так, — возразил Ефимка. — Ваэр‑тэн‑ваар не обычный лес, ты знаешь это и сам. Он живой. Он наблюдает. Он и не злой, и не добрый. Он просто есть. И дает приют тем, кто почитает его. Своим детям. И маэвам прежде всего.— Маэвам, — нараспев повторил Бучила. — Люди‑то вас просто мавками кличут. Наверно, не нравится?— Нам все равно, — пожал плечами Ефимка. — Разве тебе интересно, как тебя называют мыши? Вот и маэвам не важно, что люди о них говорят. Мы живем тут с тех пор, как растаял Великий лед и ушла большая вода, какое нам дело до каких‑то людей? Вы пришли и уйдете, а мы останемся. И останется Лес. Здесь наш дом.— А зачем тогда из дома сбежал? — спросил Рух.— Маэвы свободны, — гордо отозвался Ефимка. — И сами выбирают свой путь. Или путь выбирает нас. У Ефима появились кровники, и ему пришлось уйти к людям.— Набедокурил немножко? — усмехнулся Рух. Для мавок кровная месть священна и тянется на целые поколения, переходя от отца к сыну, пока плата не будет взята. Взаимная резня, выкашивающая целые племена, обычное дело у них.— Случилась ссора из‑за прекрасной маэвы, — пояснил Ефимка. — Умерли двое, а Ефим остался живой. Родичи тех двоих поклялись отомстить.— А твои родичи?— У Ефима никого нет, — понурился маэв. — Так уж случилось. Иначе бы Ефим не ушел. Придет время, и Ефим вернется, прекрасная маэва с глазами цвета ольховой коры ждет его возле ручья.— Так ее, поди, замуж уж выдали, за какого‑нибудь жирного старика.— Значит, он умрет, — просто сказал маэв и вдруг замер, уставившись куда‑то наверх.— Что там? — спросил Рух, не наблюдая ничего, кроме шишек и еловых лап.— Левее сломанной вершины.Бучила присмотрелся и увидел свисающую с голой ветки замысловатую плетенку из хвороста.— Рядом селение. Маэвы предупреждают, — обронил Ефим.— Что за племя? — напрягся Рух и дал отмашку обозу. Люди в мавках не разбираются, считая их всех на одну рожу, но на деле лесной народ разделен на сотни, а может, и тысячи племен, объединенных в десятки союзов. Лет сто назад Новгородский университет попытался систематизировать и описать мавские племена, но слухи и домыслы противоречили научному методу, а единственная экспедиция, отправленная к Ильменю, исчезла бесследно. С тех пор ученый пыл поостыл.— А я почем знаю? — Ефимка опустил руку на оголовье топора. — Раньше тут была земля виакаров, но знак вроде не их.— Зачем остановились? — к ним подошел Кузьма, держа наперевес тяжелый мушкет.— Ефимка друганов закадычных сыскал, — сообщил Рух. — Говорит, селение рядом.— Наши мавки? — с придыханием спросил Кузьма.— А вот сейчас и узнаем, — отозвался Рух и свернул на малоприметную тропку.
